К главной

Французское землячество и католическая церковь в Москве в конце XVIII в.

В.С.Ржеуцкий

В Екатерининское царствование в Москве появилось большое французское землячество — реальная этническая и конфессиональная общность. На то были свои веские причины: 

            1.Относительное конфессиональное единство французов в Москве.

            2.Ровный по социальному статусу состав, главным образом благодаря удаленности от Двора и главных государственных органов.

            3.Малая степень интеграции французов в государственные структуры.

            4.Большая концентрация их в двух районах Москвы: на Лубянке и, в меньшей степени, в Немецкой слободе.

            5.Высокий статус и, так сказать, затребованность французов в России, что обеспечивало землячеству в целом и каждому его члену в отдельности позитивную этническую идентичность и тем самым усиливало центростремительные тенденции среди московских французов.

            Символом и орудием образования землячества стала французская католическая церковь Св.Людовика, инициатива основания которой принадлежала нескольким видным семьям колонии, французскому вице-консулу и, конечно, французским священникам. В разосланном в августе 1789 г. всем московским французам приглашении на общее собрание землячества речь шла об “устроении французской католической общины отдельно от других, с разрешения Его Высокопреосвященства архиепископа могилевского”, а также о том, что подобное “ собрание должно льстить французам, желающим сохранить свою национальную обособленность ”, наконец, что таким образом община сможет иметь “своего священника, свои метрические книги, следовать своим обычаям в организации церковной службы и избежать в будущем споров, неизбежно рождающихся из различия духа четырех наций, сведенных воедино”.

            Первым священником новой церкви стал аббат Пем де Матиникур (Pesme de Matignicourt) из округа Шалон-сюр-Марн во Франции. Освящение часовни, устроенной поначалу в доме вице-консула де Босса (de Bosse), произошло 10 марта 1790 г., причем появились три новых священника: аббаты Понс (Pons) и Жирарден (Girardin), второй, как и Матиникур, из Шалон-сюр-Марн, и аббат Шизола. Вскоре в районе Сретинки на Лубянке у г. Протасьева был куплен дом, на месте которого находится нынешняя церковь Св.Людовика. 30 марта 1791 г. церковь была освящена, “в присутствии французского землячества и с участием русского дворянства”.

            В Петербурге основанный аббатом Николем (Nicolle) частный пансион для детей аристократии не мог приютить всех священников-эмигрантов и едва справлялся с функцией перевалочного пункта, где кочевавшее по Европе французское духовенство могло перевести дух и освоиться в новых условиях. Поэтому священники-преподаватели пансиона один за другим едут искать применения своим силам в Моску, где, в отличие от Петербурга, есть “ французская ” церковь! В старую столицу отправляются Септаво (Septavaux), Сюрюг (Surrugues), Гойе (Gohier), Фромон (Fromont)... Но и новая церковь не могла обеспечить все нуждающееся духовенство. К счастью, французские священники пользовались огромным успехом среди русской аристократии как воспитатели подрастающего поколения русского дворнства (Сюрюг нашел приют у гр. А.И.Мусина-Пушкина, Септаво у Кошелевых, Билли (Billy) у кн. П.И.Одоевского, Кьен (Kien) у Бодиско, Моазан (Moisant) у кнж. Е.А.Лабановой, Перен (Perrin) у генеральши Чернышевой, Флорантен (Florentin) у кн. Г.Галицына).

            На Пасху 1791 г. были выбраны новые синдики церкви, на которых  ложилась обязаннось управления церковью: 2 на постоянной основе — настоятель церкви Матиникур и вице-консул де Босс, 6 из числа постоянно проживающих в Москве французов, 6 их заместителей, также проживающих в Москве и 6 заместителей, временно проживающих в Москве. Среди первых синдиков церкви и тех, чьи подписи стоят под документами об ее основании несколько купцов, таких как Жан Ларме (Larmйe), прибывший из Парижа, в 1775 г. записавшийся в московское купечество; или Яков Режоли (Rejoly), из Гренобля, записавшийся в купцы по Москве в 1774 г.; или Франсуа‑Доминик Рис (Riss), уроженец Страсбурга, в будущем один из известнейших московских книгопродавцев; купец Антуан Гамботти (Gambotti), по национальности итальянец, но активный участник всех дел землячества, в Москве по крайней мере с 1770-х гг.; шевалье Жан Дезессар (Desessart), талантливый французский писатель, прибывший в Россию в 1760 г., знавший И.И.Шувалова и служивший гувернером у К.Г.Разумовского; среди первых синдиков и содержатели московских пансионов, родоначальники русских семей Филипп Дельсаль (Delesalle) и Дефорсевиль (Deforceville), с 1770-х гг. проживающие в Москве. Нетрудно заметить, что все это — французы, сравнительно давно и, вероятно, надолго осевшие в Москве. Церковь становилась орудием управления землячеством, причем орудием тем более эффективным, чем больше французы Москвы зависели от нее и чем более независимой в своих действиях была сама церковь. Встал вопрос о “ демаркации ” двух приходов: новой церкви Св.Людовика и старой, основанной еще при Петре I церкви Св. апостолов Петра и Павла. Этот вопрос дебатировался с большими затратами энергии со всех сторон.

            Реакция священников старой Петропавловской церкви на желание отделить приходы вылилась в переписку, тон которой не всегда удавалось выдержать. В 1790 г. священник этой церкви Шауер (Schauer), утверждая, что брак четы Жонкен (Jonquin) должен был быть освящен в его церкви, поскольку невеста немка, а он ее кюре, а вместо него это сделал священник церкви Св.Людовика, пишет Пем де Матиникуру:

“ Вам предстоит закончить это дело, а я попрошу Вас не утруждать меня более по этому поводу. По крайней мере если Вы не хотите довести перепалку до войны (forcer la chasse par la guerre), которой Вы угрожаете отцам нашей церкви, но в этом случае мы сумеем постоять за себя.

            Что же касается отвратительных терминов, которые аббат Матиникур использует, чтобы описать мотивы, по которым скромное число французов вынуждено противостоять Вашему заведению, которое Вы называете столь полезным [то есть церкви Св.Людовика — В.Р.], эти мотивы отвратительны для многих из тех, которые стали объектом этой ненависти ”.

            В январе 1792 г. архиепископ Сестренцевич поведал участвующим в схватке, что “меня меньше огорчает необходимость отвечать на ваши многочисленные вопросы, чем меня удручают трудности, в которых происходит разделение приходов, трудности, проявляющиеся во вновь и вновь поступающих ко мне и в консисторию требованиях объяснений.” Смущенный накалом мирских страстей, архиепископ увещевает священников именем Христа, чтобы единственным двигателем их в этом деле было наставление и поучение народа. Реальность была далека от пожеланий предстоятеля русской католической церкви.

            Чтобы прекратить раз и навсегда кривотолки, непонимание, споры и ссоры, Сестренцевич предписывал в том же письме начала 1792 г. следующее:

            1.Все подданные французского королевства образуют новый приход (то есть приход Св.Людовика).

            2.Все остальные католики остаются в старом католическом приходе.

            3.Выходцы из стран, где говорят по-французски, пусть они владеют еще каким-нибудь языком, например, немецким, смогут выбрать один или другой приход, но не смогут покинуть единожды выбранную церковь.

            Наконец, в середине 1792 г. прибыло предписание архиепископа Сестренцевича разделить два католических прихода Москвы на французский и немецкий, то есть по чисто национальному признаку. Это было на руку главным образом французским священникам:

            1.Им это было выгодно с материальной точки зрения, так как благосостояние церкви зависит, конечно, от числа и состоятельности прихожан.

            2.Это было архиважно для французского духовенства и тех французских семей, которые, осев в Москве, не стремились быстро обрусеть: отдельный французский приход позволял, казалось, замедлить неумолимый процесс ассимиляции.

            3.Но это было выгодно и с других точек зрения: так, например, французским священникам естественно не вменялось в обязанность читать проповеди по немецки, если в церкви не было немцев (практически никто из французского духовенства в Москве не владел, кроме родного французского, другими живыми языками).

            Предписание архиепископа было выполнено с ревностью. Было решено исключить из числа синдиков Гамботти (Gambotti). И это несмотря на то, что, несомненно будучи франкоязычным, Гамботти еще в 1777 г. был включен французским вице-консулом в список французов Москвы.

            Раздражение священников Петропавловской церкви, вероятно, находилось в более или менее прямой зависимости от количества “отторгнутой” у них паствы. Удар был ощутим. В предшествующие основанию церкви Св.Людовика годы число крещений в Петропавловской церкви колебалось около 45 в год, достигнув пика в 1788 г. — 50 крещеных. В 1791 г., в год, когда церковь Св.Людовика фактически начала функционировать, это число падает до 32, а в 1792 г. даже до 27, то есть уменьшается почти в два раза всего за несколько лет. Зато год от года больше крестимых в церкви Св.Людовика: 12 детей в 1790 г., 27 в 1791 г., и 29 в 1792 г. Объявленное на одной из месс в августе 1792 г. решение о разделе католических приходов только оформило шедший уже полным ходом процесс. Интересно, что и общее число крещеных в обеих католических церквях увеличивается с каждым годом: уже в 1790 их 56, в 1791 — 59, а в 1792 — 66, и это за счет церкви Св.Людовика. Я совершенно не исключаю, что и само открытие французской церкви могло вызвать некоторый дополнительный энтузиазм французов, который отразился на деторождаемости. Вряд ли на статистику повлиял значительно переоцениваемый для Москвы приток эмигрантов из революционной Франции, наполовину состоявший к тому же из священников. Что же касается остальной половины, трудно представить, что прямо “ с корабля ” французы бросились улучшать демографическую ситуацию. Ответственность за бебибум возложим поэтому, в порядке рабочей гипотезы, на старожилов колонии.

            Золотой век французской колонии в Москве мог неожиданно закончиться, едва начавшись. В начале 1793 г. в Россию приходит известие о казни Людовика XVI. При Дворе был объявлен траур, Екатерина II, по свидетельствам, слегла, узнав новость. Царский гнев не заставил себя ждать и обрушился на тех, кто, не имея большого отношения к произошедшему, был в отличие от “ королеубийц ”, и более достижим, и более беззащитен.

            Указом от 8 февраля 1793 г. приостанавливалось действие торгового договора между Францией и Россией от 1786 г., вход французским судам в русские порты запрещался, французские дипломаты выдворялись из пределов Империи, и, пожалуй, главный пункт программы, — все французские подданные обязаны были принести присягу на верность королевской власти, под угрозой изгнания из России. Присягу приносили в церкви, целуя крест, после чего присягнувшим выдавали своего рода вид на жительство в России.

            Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что на французов, живущих в России, на каком-то этапе посмотрели под циничным углом зрения, а именно как на своего рода заложников, которые при случае могли бы стать орудием политической игры. И пусть само слово “заложник” не произнесено так явно, как это будет сделано уже в царствование Александра I, но идея витает в воздухе и напрашивается сама собой. Таким образом, положение русских французов, казалось, фатально зависело от внешнеполитической коньюнктуры, от развития событий на их прародине. Однако вызваны ли принятые меры только внешними причинами?

            Не только слухи, но и факты, напрямую изобличающие некоторых “ русских французов ”, питали царский гнев. Некоторые московские книгопродавцы-французы, например, братья Ге (Gay) или Куртенер (Courtener), торговали в открытую комплектами периодического издания Камилла Демулена “Революции Франции и Брабанта”, политическими памфлетами типа “О свободе печати” Мирабо, эстампами, изображавшими взятие Бастилии и т.д.

            Но если бы этим исчерпывались грехи французов! Увы, нет! В ходе расследования в 1792 г. деятельности Н.И.Новикова, Типографической компании и московских масонов вообще, было выяснено, что Новиков сотоварищи получали иностранные книги через московских книгопродавцев Бибера и Утгофа, кажется не французов. Книги эти, среди которых были запрещенные, были обнаружены практически у всех держателей книжных лавок, надо думать, и у французов тоже. По счастливому стечению обстоятельств масоны Новиковского круга не поддерживали отношений с французскими масонами в Москве, считая французскую масонскую систему баловством, забавой.

            Но полиция уж точно были осведомлена, что по крайней мере с 1774 г. в Москве существовала французская масонская ложа “La rйunion des йtrangers”, в которой мастером стула был француз Манжо (Mangeot), а членами — вся торговая “верхушка” колонии. Купеческая масонская ложа стала, надо думать, своеобразным штабом иностранного купечества в его борьбе с русскими купцами на московском рынке, образуя “ пандан ” купеческому обществу Москвы, в котором балом правили, конечно, русскоязычные купцы, “ наши заклятые враги ”, по выражению одного французских купцов, кстати члена ложи. Для нас важно, что сами слова “французская масонская ложа” прозвучали и, возможно, не остались незамеченными. Тем более, что расследование деятельности Новикова проводил главнокомандующий Москвы кн. А.Прозоровский. При нем же приводились в действие меры, принятые русским правительством против французского землячества.

            В том же 1793 г., наряду с приведением к присяге и переписью землячества, указом Императрицы менялся радикально статус французской церкви. Ей запрещалось отныне называться французской. Супериор церкви Св.Людовика фактически подчинялся супериору Петропавловской церкви. Проповеди должны были читаться в обеих церквях как по французски, так и по‑немецки. И самое главное: прекращалось разделение паствы по национальному признаку и отныне никто не приписывался к тому или иному приходу: французы могли свободно ходить и в Петропавловскую церковь, венчаться там и крестить своих детей бок о бок с немцами, итальянцами, поляками, слушать проповеди как по‑французски, так и по‑немецки, что неизбежно вело к более оживленным контактам с другими иностранными землячествами старой столицы. Таким образом, вольно или невольно, но было сделано многое для того, чтобы ускорить ассимиляцию французов и помешать складыванию организованного землячества.

            Тогда же в 1793 г. был выдворен из России и первый настоятель церкви Св.Людовика Пем де Матиникур. Существует письмо военного губернатора Москвы кн. А. А. Прозоровского архиепископу Сестренцевичу, которое дает представление об обстоятельствах, окружавших это выдворение:

  “ Превосходительный Господин Архиепископ Могилевской Римско-Католической церкви, Милостивый Государь Мой! Ваше Превосходительство изволите уже знать последовавший высочайший Ея Императорского Величества указ, о высылке из пределов Российской Империи французов, — кроме тех, которыя учинят присягу по форме данной — от Ея Величества. Исполнение сего указа последовало уже и в столице Московской, и я от губернатора получил рапорт, как я таперь нахожусь здесь, где между прочим объясняет он мне, что попризыве в губернское правление католицких священников, уроженцов государства францускаго 1й супериор прежней католицкой церкви Петра и Павла родом из Страсбурга Мауер, 2й вновь заведенной церкви аббат Пем де Матиникур и 3й вновь вашим преосвященством определенной Священник, выехавший из Франции по начатии в оной безпорядков, и нехотевшей присягать установленной национальным собранием присяги для Духовенства изданной Моазан, из них первыя два, по выслушании на французском языке указу и присяги объяснили, что против совести их почетают сию зделать присягу, в чем подписались, и им губернатор запретил яко развратных мыслей людям, исполнять служение и сказывать казаньи, третий же Моазан присягнул и остается в России, а аббат Матиникур осмелился писать к Ея Императорскому величеству делать возражение навысочайший Ея Величества всеобщий закон для всех французов. То Ея Величество будучи о всем произшествии от меня уведомлена, указать изволила обоих выслать, хотя Мауер и хотел после дать присягу, но Ея Величество принимать от него оной не приказала, да и о прежнем поведении аббата Матиникура во вновь учрежденной церкви, о котором я Ваше Превосходительство в прежних моих писаниях уведомлял, и еще здесь скажу мое заключение, что аббат Матиникур не для моления Богу оную посвятил, а для властолюбия, и других может быть дурных видов ему хотелось всю французскую больщею частию сволочь собрать в одно место, а всего полезнее ему казалось при церкви подпредлогом возстановления католицкой веры, а тем изделаласьбы колония, как он ее и называет, а он бы ей повелевал и учреждал; в сей церкве небыло никогда должной благопристойности, и в том ее дворе заведен был называемый пенсион, где держали стол, напитки, кофе и чай, все газеты и журналы сходились читать о политике разсуждать, следственно она была более похожа на трактир или постойной дом как дом Божией молитвы ”.

            Забавны улики, которые вряд ли проверялись, но соответствовали понятию Прозоровского о “трактире или постойном доме”: тут в одном ряду с газетами и политическими разговорами фигурируют кофе и чай. Возможно, в оправдание такой меры как изгнание священника, Прозоровский пишет не только о проявлениях властолюбия, но и “других может быть дурных видах”, ради которых французов надо было собрать в одно. Фраза, при своей туманности, бьющая прямо в цель: когда вокруг поговаривают о французском шпионе, замышляющем на здоровье Ее Величества, мало ли какие “ виды ” могут иметь его соплеменники, а может быть и дурные?

            Из письма понятно, что Прозоровский о поведении аббата Матиникура сообщал не единожды архиепископу (“ в прежних моих писаниях уведомлял ”, пишет Прозоровский), то есть и аббат и церковь находились под наблюдением задолго до 1793 г. Другими словами, в 1792 г. Прозоровским одновременно проводилось расследование деятельности московских масонов и надсмотр за вновь образованной церковью и прибывшими французскими священниками. Вряд ли можно настаивать на этой параллели, кроме как имея ввиду естественную бдительность, за которую Прозоровский и был удостоен поста военного губернатора Москвы. Но в любом случае этот вопрос пока остается открытым.

            Решение об уничтожении церкви Св.Людовика как французской имело далеко идущие последствия. Если для правительства эта мера была, видимо, исключительно политической, то для тех французских семей, которые составили костяк колонии и которые принимали самое активное участие в создании этой церкви именно как французской, это был психологический удар.

            Вскоре выяснилось, что мера была совсем не символической. После 29 крещеных в церки Св.Людовика в 1792 г., в 1793 г. их было уже 25, 23 в 1794 г., по 20 в 1795 и 1796 гг., и всего только 8 в 1797 г. То же и с числом сочетающихся браком: в 1790 г., когда открылась церковь Св.Людовика, было 5 венчаний, в 1791 г. 8, в 1792 г. 6, в 1793 г. только 5, далее в течении трех лет по 4 пары в год, а в 1797 г. только одна. В то время как Петропавловская церковь выходит на свои прежние показатели: с 27 крещеных в 1792 г. до 42 в 1797 г. Итак, к 1797 г. французская церковь заметно пустеет. Что же проиисходит в землячестве?

            К 1793 г. самую значительную группу в землячестве (не менее 20%) составляла молодежь, родившаяся в России от французских родителей. Может быть молодые французы в Москве менее трепетно относились к своей исторической родине, чаще заключали смешанные в этническом отношении браки, что толкнуло их перейти в старую, не “ маркированную ” этнически католическую церковь Москвы? Но в конце XVIII в. нет серьезных оснований говорить о спайке с русскоязычным населением, и даже, казалось бы, о существенном смешении французов с другими иностранцами в Москве: французы женятся между собой, насколько это оказывается возможным.

            События 1793 г. не могли не повлиять на самосознание русских французов: в обществе для многих образ француза как наиболее просвещенного европейца сменился на образ варвара. Французы в 1793 г. почувствовали себя в заложниках большой политики и ощущение этнической безопасности дало трещину.

            Еще одним фактором, который нельзя не принять во внимание, будет тяжелое материальное положение новой церкви. Именно к 1797 г., из-за долгов, церковь перестала бы принадлежать французскому землячеству, как это было оговорено с самого начала, если бы не усилия одного из синдиков, Дело (Deleau), который собственными средствами вытащил церковь из цепи долговых обязательств, и даже отремонтировал ее.

            Приведу конкретный пример, показывающий какую роль в жизни французской семьи в Москве мог играть выбор одной из двух католических церквей. Среди шестнадцати детей Филиппа Дельсаля (Delesalle), первоначально одного из заместителей синдиков церкви Св.Людовика, выделим двух сыновей, оставивших обильное потомство.

            Два родных брата Жозеф и Габриель Дельсали по-разному начали свою жизнь. Жозеф поступает на государственную службу, Габриэль открывает французский пансион в Москве. Первые дети Габриэля крещены в Петропавловской церкви, но со времени открытия церкви Св.Людовика он крестит своих детей только там, в новой французской церкви. Зеркальной противоположностью своему брату был Жозеф. Его жена — лютеранского вероисповедания, а своих детей они крестят не иначе как в Петропавловской церкви, даже в тот период, когда все французы приписывались к французской церкви.

            Важным штрихом к картине будут восприемники. Из семи детей Жозефа четверых держали над купелью церкви Св. Апостолов Петра и Павла высокопоставленные покровители семьи: Петр Федорович Балк-Полев и Елена Сергеевна Шереметева. Матерью Петра Федоровича Балк-Полева была Прасковья Сергеевна Шереметева, родная сестра Елены Сергеевны Шереметевой, монахини, которой Петр Федорович приходился таким образом племянником. Один из детей Жозефа, Петр Дельсаль будет участником заграничных походов русской армии в Отечественную войну 1812 г., вторым браком он будет женат на Софье Николаевне Дурново.

            Отношения этих Дельсалей с Шереметевыми продолжались и вне стен церкви: в 1793 г., когда французы дрожжали в ожидании репрессий со стороны властей, губернатор Волынской губернии Василий Сергеевич Шереметев, брат вышеупомянутых Шереметевых, берет Жозефа к себе на службу и увозит его из Москвы.

            Итак, в землячестве налицо центробежные процессы, результатом которых станет быстрая ассимиляция части членов французской колонии. Суммируем причины, определившие характер и скорость ассимиляционных процессов.

            С одной стороны, это страх заплатить более или менее дорогую цену за действия своих соотечественников во Франции, естественное желание обезопасить в дальнейшем себя и свою семью от возможных ударов, мишенью которых землячество могло стать в любой момент при нежелательном для русской короны развитии событий во Франции.

            С другой стороны, на изменение ценностных установок в направлении ассимиляции, конечно, влияли контакты с русской аристократией: работа в семье аристократа, патронирование вельможей французской семьи и т.д.

            Не случайно, именно семья Жозефа из всех Дельсалей первой сделала шаг в направлении ассимиляции. В 1807 г. Жозеф с женою и детьми принял русское подданство, а браки его детей показывают решимость полностью интегрироваться в русское общество. Сразу же после Отечественной войны 1812 г. он предпринимает попытку получить дворянское достоинство в России по заслугам, оказанным его новой родине во время войны.

            В дальнейшем, потомки Габриэля останутся в Москве, где на протяжении нескольких поколений они  будут содержать французские пансионы. Они еще долго будут крестить своих отпрысков в церкви Св.Людовика. Потомки Жозефа окажутся в Петербурге, переходят в православие, некоторые из них достигнут генеральских чинов, а один долгие годы будет возглавлять Управление Императорским Зимним дворцом.

            Итак, выбор одной из двух католических церквей в Москве для француза имел особое значение. Церковь Св.Людовика была эпицентром жизни французского землячества (напомню, что военным губернатором Москвы она уподоблена французскому клубу) и для французской семьи переход в другую церковь был, надо думать, знаковым: это было возможностью уйти из землячества, не хлопая, однако, дверью. Желали ли эти французы быстрее ассимилироваться или только думали о личной безопасности и выгоде, в сущности, не так уж важно: объективно они вставали на путь ассимиляции.

            Ни священники, ни главные семьи землячества не хотели мириться с такими “ утечками ”. Поэтому все усилия как светской, так и духовной власти объединить приходы встречали отчаянное сопротивление с их стороны. Следующий священник церкви Св.Людовика Гойе (Gohier) беспрерывно пикировался с супериором католических церквей в Москве Пешке. Наконец, не сумев поделить нескольких мертвецов, которых колония считала своими, но отпевание по которым в итоге состоялось в Петропавловской церкви, синдики церкви Св.Людовика адресовали в Петропавловскую церковь письмо. В нем они напоминают в сдержанных, но едких выражениях, сколько копий было поломано во время похорон графа Жилли (Gilli), которого сами священники немецкой Петропавловской церкви признали наконец прихожанином церкви Св.Людовика. Случай новых похорон, похорон некой мадам Коздье (Cozdier), скончавшейся в 1802 г., вызовет новую бурю гнева. Поэтому, писали синдики Св.Людовика,

“хотя желание не нарушать мира и не допустить скандала мешает нам возвращаться к прошлому, мы тем не менее обязаны предупредить подобные происшествия на будущее: поэтому мы просим вас, господа, заверить нас в этом письменным ответом, которым вы нас чрезвычайно обяжете; будьте уверены, что мы постараемся, насколько это возможно, не возмущать спокойствия и, что нам бы было бесконечно жаль, если бы нас вынудили прибегнуть к более действенным мерам, чтобы в судебном порядке пресечь попытки нарушить права церкви, которой мы управляем”.

            Официального возвращения к раздельному существованию двух приходов удалось добиться лишь к 1812 г. 15 февраля 1812 г. от архиепископа Станислава Сестренцевича поступило распоряжение считать два прихода раздельными. К французскому приходу должны были принадлежать все рожденные на территории французской империи, также как и выходцы из нее. При этом особо оговаривалось, что фактор языка не принимался во внимание, так как на французском языке говорят не только французы. Все остальные католики Москвы должны были принадлежать к Петропавловской церкви. Обязанность определения нации прихожанина, в спорных случаях, ложилась на обер-полицмейстера Москвы. Отдельным пунктом настоятелю церкви Св.Апостолов Петра и Павла запрещалось вмешиваться в пасторские дела священника французской церкви.

            Так победой, пусть запоздалой, окончилась эта история борьбы горстки французов за право иметь свою французскую церковь. Можно только сожалеть, что эта победа подоспела ко времени Отечественной войны 1812 г., когда объективно она заработала землячеству скорее лишние минусы чем плюсы.